Одним можно  было  сильно  обидеть  Момуна: позабыть  пригласить его насовет родственников по устройству  чьих-либо  поминок...  Тут  уж  он крепкообижался  и серьезно  переживал обиду, но  не оттого, что  обошли его, -  насоветах он  все равно ничего не решал, только присутствовал, - а оттого, чтонарушалось исполнение древнего долга.     Были у Момуна свои беды и горести, от которых он страдал, от которых онплакал по  ночам. Посторонние  об  этом почти ничего  не  знали. А свои людизнали.     Когда увидел  Момун  внука  возле автолавки,  сразу понял,  что мальчикчем-то огорчен. Но  поскольку  продавец приезжий человек, то  вначале старикобратился к нему. Быстро соскочил с седла, протянул сразу обе руки продавцу.     - Ассалам-алейкум,  большой купец! - сказал он полушутя-полусерьезно. -В благополучии ли  прибыл твой караван, удачно ли идет твоя торговля? - весьсияя,     [15]     Момун тряс руку продавца. - Сколько воды утекло, как не виделись! Добропожаловать!     Продавец, снисходительно посмеиваясь над его речью и неказистым видом -все  те же расхоженные кирзовые  сапоги,  холщовые  штаны, сшитые  старухой,потрепанный  пиджачок, побуревшая  от дождей  и  солнца  войлочная шляпа,  -отвечал Момуну:     - Караван в целости. Только вот получается - купец к вам, а вы от купцапо лесам  да по долам. И женам наказываете держать копейку,  как  душу передсмертью. Тут хоть завали товарами, не раскошелится никто.     -  Не взыщи,  дорогой,  -  смущенно  извинялся Момун. -  Знали бы,  чтоприедешь, не разъезжались бы. А что денег  нет,  так ведь на нет и суда нет.Вот продадим осенью картошку...